«Почему я умна?.. Потому я женщина учёная...»

(«Не было ни гроша, да вдруг алтын»)

Елеся скажет, что «сам его любит». И вот здесь, наверное, надо попристальнее присмотреться к этому «самому» - личности весьма любопытной.

Итак, лавочник Истукарий Лупыч Епишкин. Поразительное имя! Думаю, никто из нас не встречал его носителей. Кто-то из моих читателей указал, что с конца XVIII века имя Истукарий было изъято из православных святцев и оставалось лишь у старообрядцев. Однако в церковном календаре на 16 ноября текущего года прочитала: «Имена святых, которых вспоминаем: Мчч. Аттика, Агапия, Евдоксия, Катерия, Истукария, Пактовия, Никтополиона и дружины их (ок. 320)». Значит, не изъято, хотя и не употребляется. Не знаю, как для других, а для меня оно созвучно с «истуканом» и положительных эмоций не вызывает. А оказывается, это имя, имеющее древнегреческие корни, весьма поэтично:«Оно происходит от слова “istos”, что означает “парус”, и “karos”, что переводится как “радость”. Таким образом, Истукарий можно перевести как “радость паруса”». Разумеется, лавочник Епишкин вовсе не поэтичен, а «парус» применительно к нему может ассоциироваться разве что с пиратством... А вот отчество Лупыч показательно: ведь имя Луп образовано от латинского слова «lupus», то есть «волк».

Самые первые реплики пьесы указывают на какие-то весьма тёмные дела. Квартальный Лютов требует, чтобы он привёл в порядок развалившийся забор: «Деревья у тебя в саду большие, вдруг кому-нибудь место понравится: дай, скажет, удавиться попробую» (и ведь напророчил - именно там повесится Крутицкий: «Дяденька их у меня в саду удавились. Ах! А ведь говорили дураку, загороди забор»). А при этом намекает: «Я тебя ж берегу... Ну, так ты народ-то не искушай! Следствие, братец; понял? А я тебе этой беды не желаю... Кабы ты чистый человек, а то… Я, братец, ничего не знаю, я ничего не знаю, а, чай, слышал, какой разговор-то про тебя насчёт притону-то?»

Из ответа лавочника легко сделать вывод, что обо всём происходящем квартальный прекрасно знает и сам имеет от этого выгоду: «Мало ли всяких разговоров-то! И про ваше благородие тоже кой-что поговаривают; да мы, признаться, внимания не берём и слушать-то... Милости просим на полчасика! Особенной попотчевать могу... Завсегда рады, завсегда вы у нас первый гость. Поискать ещё таких-то благодетелев». А после ухода «благодетеля» он только плюнет: «Терпит же ведь земля, Господи!»

Позже мы узнаем несколько больше о делах Епишкина. Конечно, можно не поверить словам Елеси, когда он будет рассказывать Крутицкому о том, как его жулики уважают: «Я всех знаю... Как их увижу, сейчас с ними в разговор: ''Здравствуйте, господа жулики!''А они мне: ''Здравствуйте, господин Мигачёв!''— ''У меня, в моем переулке, чтоб честно и благородно!''— ''Слушаем, Елисей Иваныч!''— ''А то смотрите!''— ''Будьте покойны, Елисей Иваныч!''Вот я как с ними! Я над ними командую, задачи им задаю». И станет рассказывать, как они достали ему для Ларисы «собачку маленькую, лохматенькую». Думаю, тут явная «хлестаковщина» (собачка у Ларисы, возможно, и есть, но такого ли она происхождения?), однако его заявление, что «сейчас все эти воры подле нас будут... А вот сюда в лавочку один по одному соберутся», похоже на правду. Это подтвердят и авторские ремарки: «В лавке хохот», «Вдруг в лавке громкий хор: ''Хороша наша деревня''». Елеся, кстати, и пояснит — явно со знанием дела: «У них с той улицы особый ход есть... Человек восемь. Сбудут свой товар Истукарию Лупычу да уж налегке и разойдутся по своим местам».

А жена лавочника в общем-то и скрывать «деятельность» мужа не будет: «Само собой, что мы овощную и погребок только для виду держим; а настоящий наш товар тёмный».

И самое, наверное, страшное — это отношение окружающих. Мигачёва даже с завистью произнесёт: «А и выгодна ваша торговля, нет её лучше». И с радостью принимает предложение Фетиньи о сватовстве. А ведь сказано откровенно: «Одно дело, девке удержу нет, а другое, нам зять в дом нужен. Сам стар, торговля у нас опасная... Да и хлопотно. Эти самые люди приходят к нам на рассвете; ночью-то они на промысле. Ну, старику-то и тяжело. Кабы зять, так одну ночь сам, а другую зять». И, приходя в восторг от приказа «Вели ты сыну одеться почище, да приходите к нам, не мешкая»,«целуя в плечо Фетинью», Домна Евсигневна воскликнет: «Матушка, благодетельница! То-то мне нынче во сне-то…»

К сватовству я ещё вернусь, а пока посмотрим на чету Епишкиных. В минуту откровения Фетинья Мироновна признается (это ведь её слова позаимствовала сваха из фильма!): «Почему я умна?.. Потому я женщина учёная... Моему ученью ты не обрадуешься: я себе всё ученье видела от супруга... Ты спроси только, чем я не бита. И кочергой бита, и поленом бита, и об печку бита, только печкой не бита». Правда это или сказано для красного словца? Полагаю, что правда. Вспомним её опасения: «Узнает Истукарий Лупыч, кого причёсывать-то будут?» Да и «сам» выскажется весьма недвусмысленно в ответ на извинения Мигачёвой за оставленный на улице ухват: «Нет, ничего, что за невежество! И ухват свою службу сослужит, как ничего другого под руками нет. Я тоже дома попросту».

А кстати, и о её имени, раз заговорили об имени мужа. Большинство словарей указывает, что «Фетинья» - это русская форма от Фотины или Фотинии, того самого имени, которым крестят Светлан (правда, есть и другие версии). То есть имя связано со светом. Но кто, как не Фетинья Мироновна, типичен для «тёмного царства»?

И держится эта «учёная» и «умная» женщина очень заносчиво (может быть, потому, что стремится хоть так утвердить себя). Её первое появление в пьесе очень показательно. Мигачёва обратится к ней: «Здравствуйте, матушка Фетинья Мироновна!» И — автор подчёркивает! - лавочница «гордо» ответит: «Здравствуй!» И первый же их разговор показывает, как Епишкина относится к собеседнице. Удивившись, что мигачёвский дом заложен, и услышав «Третий год я вам говорю, Фетинья Мироновна, одно и то же, а вы всё будто не слыхали, да всё удивляетесь», - с удивительным пренебрежением скажет: «Ах, редкости какие! Коли у меня такой характер, что ж мне делать-то! А то так тебе и дать одной всё пoряду говорить! Этак ты всю материю скоро расскажешь. А нынче день-то год, пущай поговорим, куда нам торопиться-то; а время-то и пройдёт, будто дело делали».

Это подчёркивание собственного превосходства — и в ставшей такой знаменитой реплике «Я, матушка, никогда не закусываю, этой глупой привычки не имею». И, разумеется, Мигачёва подобострастно ответит: «Вы такая умная, такая умная, что уж я и руки врозь». Вот тут-то, расчувствовавшись, и признается Фетинья Мироновна, почему она умна... А после добавит: «Женщина я добрая, точно… и если б не мой вздорный характер, дурацкий, что готова я до ножей из всякой малости, кажется, давно бы я была святая».

Но «святую» женщину отнюдь не красит зависть к окружающим и стремление унизить их. Ведь это, по существу, по её приказанию взялась Мигачёва «форс сшибить» с Насти и её тётки, поскольку лавочница заявила: «С чем сообразно: сами милостыню просят, а жених благородный, видишь ты, хорошей фамилии... Мы вот и с деньгами, да своей Ларисе жениха не найдём, а они нищие, да за благородного норовят. Каково слушать-то!» А когда Мигачёва с готовностью откликнется: «Это даже и оченно можно»,- и заведёт она разговор о возможном замужестве Ларисы (правда, начав с жалобы: «А уж я б свою, право, и без разбору отдала»).

И нельзя не вспомнить связанный с её «святостью» новый поворот дела... А впрочем, Кот заболтался! Закончим в следующий раз.

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь

"Путеводитель" по пьесам Островского здесь