«Гордость-то его одна чего стоит!»

(«Бедность не порок»)

Итак, мы «в доме купца Торцова», находящемся в уездном городе.

Островский в своих пьесах постоянно использует «говорящие» имена и фамилии. Конечно же, ими буквально наполнена и эта комедия: Коршунов, Гуслин, Разлюляев. И среди них – братья Любим и Гордей Торцовы. О чём говорят их имена?

Во-первых, фамилия. Слово «торец» означает не только узкую стену дома, но и поперечный срез бревна, бруса, доски – как будто мы видим своего рода «срез» купеческого быта…

Славянское имя Любим, я думаю, вопросов не вызывает. А вот с Гордеем сложнее. Кто-то считает его имя тоже славянским, соотнося с «гордый», «гордец». Другие возводят к древнегреческому Гордий, означающему «царь», «повелитель», «властелин» (про «Гордиев узел», наверное, все помнят). Кое-кто считает, что имя образовано от греческого же Горгий, имеющего значение «грозный», «быстрый». По-моему, к Гордею Карпычу подходят все эти определения: и к его характеру, и к тому, кем он хочет казаться.

И вспоминается, что первоначально автор назвал комедию «Гордым Бог противится» (это первая часть фразы из Послания Иакова «Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать»). Как же это раскрывается?

Купец, без всякого сомнения, богат. А о происхождении этого богатства мы может строить предположения. Из рассказа его брата мы узнаем, что у них «тятенька мужик был». Очевидно, здесь типичная история крестьянина, выбившегося собственными талантами в купцы, каких достаточно было в России. И Гордей Карпыч, который при «разделе» с братом после смерти отца «себе взял заведение» (насколько честно был проведён этот раздел, неизвестно – думаю, недаром Любим заметит: «Бог ему судья!»), богатство явно приумножил (я бы сказала по-старому – преумножил, то есть увеличил значительно).

А сейчас он пытается изменить свою жизнь, на горе всем домашним. Жена будет сетовать: «Ну, жили мы, конечно, не роскошно, а всё-таки так, что дай Бог всякому; а вот в прошлом году в отъезд ездил, да перенял у кого-то. Перенял, перенял, уж мне сказывали… все эти штуки-то перенял. Теперь всё ему наше русское не мило; ладит одно — хочу жить по-нынешнему, модами заниматься».

Сам Гордей Карпыч о себе весьма высокого мнения. Он очень придирчиво выбирает тех, с кем будет общаться: «Ко мне гости хорошие ездят, купцы богатые, дворяне… По моим чувствам и понятиям мне бы совсем, говорит, не в этом роду родиться». Именно поэтому самый желанный для него человек – фабрикант Африкан Савич Коршунов («Мне, говорит здесь не с кем компанию водить, всё, говорит, сволочь, всё, видишь ты, мужики, и живут-то по-мужицки; а тот-то, видишь ты, московский, больше всё в Москве… и богатый»), за которого он хочет отдать свою единственную дочь: «Я тебе, жена, давно говорил, что мне в здешнем городе жить надоело, потому на каждом шагу здесь можешь ты видеть как есть одно невежество и необразование. Для тово я хочу переехать отселева в Москву. А у нас там будет не чужой человек, — будет зятюшка Африкан Савич» (и при этом ему совершенно безразличен и стариковский возраст жениха, и, видимо, бродящие в городе слухи о причине смерти его первой жены).

Он будет переживать, что в доме всё идёт по старинке: жена не носит чепчик, не так принимает гостей («Сколько раз говорил я тебе: хочешь сделать у себя вечер, позови музыкантов, чтобы это было по всей форме. Кажется, тебе ни в чем отказу нет»). А сам будет гордиться: «Нет, ты вот что скажи: всё у меня в порядке? В другом месте за столом-то прислуживает молодец в поддёвке либо девка, а у меня фициянт в нитяных перчатках. Этот фициянт, он учёный, из Москвы, он все порядки знает: где кому сесть, что делать. А у других что! Соберутся в одну комнату, усядутся в кружок, песни запоют мужицкие. Оно, конечно, и весело, да я считаю так, что это низко, никакого тону нет. Да и пьют-то что, по необразованию своему! Наливки там, вишнёвки разные… а и не понимают они того, что на это есть шампанское!» И его мечта: «Ох, если б мне жить в Москве али бы в Питербурхе, я бы, кажется, всякую моду подражал… Сколько б хватило моего капиталу, а уж себя б не уронил».

Конечно, можно только головой покачать, слушая рассуждения о «невежестве и необразовании» от человека, говорящего «тово» и «отселева», считающего«учёным» «фициянта» или отдающего распоряжение: «Да вели зажечь свечи в гостиной, что новая небель поставлена. Там совсем другой ефект будет». Впрочем, понятие об образовании у него очень своеобразное. Так, в ответ на слова Мити «Это я от скуки, по праздникам-с, стихотворения господина Кольцова переписываю… Собственно, для образования своего занимаюсь, чтоб иметь понятие» он заявит: «Образование! Знаешь ли ты, что такое образование?.. А ещё туда же разговаривает! Ты бы вот сертучишко новенький сшил! Ведь к нам наверх ходишь, гости бывают… срам!» Судя по следующим его высказываниям, образован лишь тот, кто умеет одеться: «Стихи пишет; образовать себя хочет, а сам как фабричный ходит!» А когда Гриша Разлюляев в ответ за замечание «Отец-то, чай, деньги лопатой загребает, а тебя в этаком зипунишке водит» пояснит: «Он новый… сукно-то французское, из Москвы выписывали, по знакомству… двадцать рублёв аршин», - гневно оборвёт: «Сам-то ты глуп, да и отец-то твой не больно умён… целый век с засаленным брюхом ходит; дураками непросвещёнными живёте, дураками и умрёте».

Никаких человеческих чувств он не признаёт, его диалог с Митей говорит сам за себя: «Куда деньги-то деваешь?» - «Маменьке посылаю, потому она в старости, ей негде взять». – «Матери посылаешь! Ты себя-то бы обра́зил прежде; матери-то не Бог знает что нужно, не в роскоши воспитана, чай сама хлевы затворяла».

Не желает он считаться и с чувствами дочери. Достаточно послушать его наставления, чтобы понять, что он считает главным: «Ты, дура, сама не понимаешь своего счастья. В Москве будешь по-барски жить, в каретах будешь ездить». Главное для него – чтобы дочь держала себя, как положено в обществе: «Ты, Любовь, у меня смотри, веди себя аккуратно, а то жених-то, ведь он московский, пожалуй, осудит. Ты, чай, и ходить-то не умеешь, и говорить-то не понимаешь, где что следует». И – великолепное завершение речи: «Одно дело — ты будешь жить на виду, а не в этакой глуши; а другое дело — я так приказываю».

Н.А.Добролюбов в статье «Тёмное царство», мне кажется, очень верно сказал: «В Гордее Торцове является нам новый оттенок, новый вид самодурства: здесь мы видим, каким образом воспринимается самодуром образованность», - и поясняет: «Самодурство и образование - вещи сами по себе противоположные, и потому столкновение между ними, очевидно, должно кончиться подчинением одного другому: или самодур проникнется началами образованности и тогда перестанет быть самодуром, или он образование сделает слугою своей прихоти, причем, разумеется, останется прежним невеждою. Последнее произошло с Гордеем Карпычем, как бывает почти со всеми самодурами».

Однако хоть он и не желает слушать Любушкину мольбу («Тятенька! Не захоти ты моего несчастья на всю мою жизнь!.. Передумай, тятенька!.. Что хочешь меня заставь, только не принуждай ты меня против сердца замуж идти за немилого!..»), хоть и заявляет будущему зятю: «Ты, Африкан Савич, не беспокойся: у меня сказано — сделано», - именно самодурство, к счастью для всех, не даст ему окончательно разбить судьбу дочери.

Но к этому мы ещё вернёмся…

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь

"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь