«Я - московский студент, а не Шариков»

И снова, наверное, я вызову гнев многих комментаторов, так как начну с ними спорить. Речь пойдёт о профессоре Преображенском «хаме и маньяке», по мнению одного из читателей, затем ещё развившего свою мысль: «Положа руку на сердце, можно охарактеризовать его общение с домкомом, иначе как "хамство"? Причём "хамами", он искренне считает оппонентов. Про операцию Шарика, где у автора "глазки масляно заблестели", и т.п., пример тоже показательный».

Что можно тут ответить? Начну с вопроса об операции Шарика.

Руководствуясь лишь этим комментарием, можно сделать вывод об откровенном садизме профессора, которому всё происходящее доставляет удовольствие. Позволю себе напомнить, что Преображенский – исследователь-экспериментатор. «Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал - уму непостижимо», - скажет он Борменталю. В этом смысле его, конечно, можно назвать «маньяком» - как и многих, подобных ему, учёных.

Пёс подобран им и содержится в доме, разумеется, в ожидании предстоящей операции – в жестокости профессора упрекнуть тоже возможно. Конечно, профессор взволнован, когда появляется «подходящая смерть», и торопится скорее осуществить свой замысел.

Фразу про то, что «глазки масляно заблестели», я в тексте повести не нашла; впрочем, тут есть и разночтения – вероятно, из-за трёх сохранившихся вариантов. Да, картина операции не для слабонервных, не раз прозвучат слова, что «Филипп же Филиппович стал положительно страшен», он «взревел», «глазки приобрели остренький, колючий блеск». Кстати, и к Борменталю применены слов «хищно», «как тигр». И ещё – «Оба заволновались, как убийцы, которые спешат». Но ведь проводится уникальный эксперимент, который, как в тот момент надеется профессор, послужит науке!

И автор подчеркнёт это сравнениями. «В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила». Картинка дана глазами Шарика, но слово «жрец» в сцене операции прозвучит ещё не раз – жрец науки… И оценка коллеги: «"Не имеет равных в Европе... Ей-Богу!" - смутно подумал Борменталь».

Потом автор даст профессору реплику: «Голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость», - думаю, ещё больше подчёркивая его погружённость в дело, которому посвятил всего себя.

Однако Булгаков, наверное, не случайно дважды покажет, что перед нами не просто одержимый учёный, но и человек: «А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему», - скажет профессор перед операцией. И после неё добавит: «Вот, чёрт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый».

Кстати, неловкость перед Шариком испытывает не только профессор. Не случайно пёс отметит «мерзкие глаза» Зины и Борменталя: «Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от пёсьих глаз. Они были насторожены, фальшивы и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление».

В интернетовских публикациях о «Собачьем сердце» начиталась всякого. Обвиняют профессора и за то, что его пациентами являются люди, мягко говоря, не самой высокой нравственности (поминая главным образом кого-то «слишком известного в Москве», которого «огласка погубит» - естественно, пытаясь «высчитать», какой реальный человек здесь выведен), к которым сам профессор относится не слишком уважительно («яростно и визгливо спросил», «предостерегающе и хмуро сказал», «возмущенно кричал Филипп Филиппович»). Разумеется, уважения эти личности не вызывают ни у кого. Однако, видимо, Преображенский вынужден работать с ними как с необходимым ему материалом. Сам он пояснит: «Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же всё-таки ученый». Возможно, и лукавит немного насчёт денег, хотя совершенно ясно, что заработанные таким образом средства позволяют ему, в первую очередь, продолжать научную работу.

О «хамстве» профессора в отношениях со Швондером и компанией поговорим позднее, а пока я хочу напомнить о ночном разговоре Филиппа Филипповича с доктором Борменталем (один из комментаторов уже сделал это, но, думаю, нужно поговорить поподробнее). Эта сцена очень важна хотя бы тем, что откроются в ней новые качества профессора. И именно в ней прозвучит горькое признание: «В сущности ведь я так одинок...» - тут же сглаженное уже традиционным «От Севильи до Гренады..."

Происходит он после того, как «две неизвестных личности», явившиеся вместе с пьяным Шариковым, «присвоившим в кабинете Филиппа Филипповича два червонца», прихватили с собой ценности из квартиры. Совершенно ясно, что ничего хорошего от Шарикова ожидать невозможно, и Борменталь предлагает принять решительные меры: «Ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!.. Я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная штука. Но по моему глубокому убеждению, другого выхода нет».

Что значит «это»? Несомненно, физическое устранение Шарикова: «Если вы не желаете, я сам на свой риск накормлю его мышьяком». Почему же для Филиппа Филипповича оно невозможно?

Причины две. Во-первых, он посоветует: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками». Заявление само по себе очень много говорит о человеке.

Но, по-моему, ещё значительнее другое. Чуть раньше профессор напомнит, что ни у него, ни у доктора «нет подходящего происхождения», чтобы избежать ответственности. А дальше - великолепный диалог:

«- Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына... Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!

- Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.

- Да почему?

- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.

- Где уж...

- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите... Я - московский студент, а не Шариков».

Эти слова мне представляются ключом ко всему образу профессора Преображенского. Никогда, ни под каким видом не станет он укрываться от ответственности за чужой спиной. Никогда не переложит на другого своих ошибок. И именно здесь признает бессмысленность сделанного им: «Моё открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош...»

Кроме того, из этого разговора мы узнаем и ещё об одной черте профессора. Борменталь вспомнит: «Филипп Филиппович, я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое безмерное уважение к вам...»

Мы видим здесь и стремление профессора воспитать себе смену, и его чисто человеческую заботу о талантливом студенте («И я вас полюбил как способного врача», «вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня»), заботу и о материальном, и, что ещё важнее для Преображенского, нравственном состоянии.

Читаю в комментариях, что «профессор не идеал, в том числе и для автора», - ну конечно же! Но много ли вы встречали в произведениях Булгакова тех, кто для него является идеалом? И есть ли вообще на свете идеальные люди? Вопросы, по-моему, риторические…

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь

Путеводитель по статьям о Булгакове здесь